Красавицы и кубки - Евгения Букреева

– Конечно, ей-то что, – ворчливо отозвалась Арина, – У меня живот мягкий. А вот стенка, блин, твердая. Всю спину мне отшибла, птица гамаюн хренова. Ладно, черт с тобой, живи.

И она с достоинством повернулась ко мне и к своим приятелям спиной.

Она была хороша, эта Арина, высокая, статная, с большой грудью и длинными стройными ногами. Черное платье сидело на ней безукоризненно, как вторая кожа. Я видела такое же в магазинчике, тут недалеко, каюсь, не смогла удержаться, и перед визитом к Дмитрию Витальевичу заскочила в него, заинтригованная большой вывеской о распродаже. Очень хорошее платье, и с учетом скидок, совсем недорогое. Вот только соприкосновение со стеной не прошло для него бесследно, увы, вся горделивая спина Арины была вымазана кривыми мазками побелки, словно по ней прошелся кистью спятивший маляр.

С чего это я так осмелела? Или это мой личный внутренний чертенок вышел из спячки и дернул меня за язык. Я издала сдавленное хрюканье и произнесла:

– Ой, а у Вас вся спина белая. И тут же зажмурила глаза, понимая, что смерть последует незамедлительно. Мужчины дружно заржали, видимо мысленно радуясь тому, что им приспичило покурить именно сейчас, когда в курилке будут показывать короткометражку «Избиение младенцев». В роли младенца – Дарья Танеева, так и не дожившая до разворота в глянцевом журнале. В роли царя Ирода – двухметровая девушка Арина с белой спиной. Пауза затягивалась, и я приоткрыла глаза. Не знаю, над чем больше хохотали Аринины сослуживцы – над моей бородатой шуткой, над изгаженным платьем или над выражением лица невинно пострадавшей. Ибо там было на что посмотреть. Такое выражение лица могло быть у человека, увидевшего, как макака суматранская слезла с пальмы и исполнила туристам арию Ленского, после чего дала изумленной публике пару автографов, вынутым из-за уха «Паркером». Именно этой макакой я себя и почувствовала. Ни больше, ни меньше. Взгляд Арины выражал такую степень изумления, что я тут же испытала жгучее желание стать этой самой макакой во плоти и немедленно потребовать защиты у «Гринписа». – Что?!!! – только и смогла произнести она. – Ариш, у тебя и правда вся спина белая, – захлебываясь смехом, проговорил один из мужчин, – Ты, видимо, в штукатурке измазалась, когда она на тебя напала

Узнав такую «прелестную» новость Сабонис изменился в лице так страшно, что у меня стали подкашиваться ноги, и я подумала о том, что совет о клинике Диккуля был не так уж плох, как показалось в начале.

«А теперь бежать!» – скомандовал мне, притаившийся внутри чертенок. Но я не успела. Арина на глазах превращалась в фурию, и эта метаморфоза заставила меня окаменеть.

– Блин, дура, да ты вообще понимаешь, что ты мне платье испортила! Или у тебя с мозгами такая же проблема, как и с координацией движения? – заорала Арина, – И при всем при этом у тебя еще хватает наглости шутки плоские отпускать! Да ты совсем, что ли, блаженная? Ну и что мы будем теперь делать?

– В каком смысле мы? – тупо уточнила я. – В прямом! – рявкнул Сабонис, – Кто мне будет за химчистку платить? Блин, новое платье! Только вчера купила! Ты хоть представляешь, идиотка, сколько оно стоит? Да все твое шмотье с Черкизона потянет только на то, чтобы одну пуговицу оплатить

А вот это уже было вранье. Во-первых, на Черкизоне я ни разу в своей жизни не была, тем более что я слышала, что его уже закрыли. А во-вторых, цену платья я запомнила, ага. И вот то ли вранье это меня взбесило, то ли чертенок, гад такой, все-таки добился слияния с моим разумом, но отреагировала я быстро и не без удали.

«Умирать так с музыкой!» – рявкнул чертенок, и я громко озвучила следующее:

– Платье ваше, девушка, на распродаже в соседнем магазине стоит сущие копейки, к тому же штукатурка прекрасно отстирывается. Если для Вас это так принципиально, то я прямо сейчас могу дать вам рублей пятьдесят, на горсточку стирального порошка, необходимого для приведения испорченной шмотки в божеский вид. Да, и спасибо большое, что благодаря Вашему большому, мягкому животу я смогла избежать травмы.

«А вот теперь точно БЕЖАТЬ!» – взвизгнул чертенок, и я рванула вниз.

Выскочив на нужный этаж, я перевела дух, и, изо всех сил стараясь придать себе невозмутимый и респектабельный вид, отправилась искать отдел кадров. Слава богу, что комнаты были пронумерованы, и нумерация шла вполне сообразно с логикой.

«Вот ведь фигня какая! – размышляла я, блуждая по коридорам. – То ли все москвичи – психопаты, мечтающие только о том, чтобы искоренить всех провинциалов сразу после появления их в Первопрестольной, пока те еще не окопались в столице, то ли я как-то неправильно себя веду».

И только я углубилась в детальный анализ своих поступков с целью выявления той самой неправильности, как наткнулась на группу будущих сослуживцев, оживленно переговаривающихся у двери одного из кабинетов.

Лицом ко мне стояла женщина лет тридцати, брюнетка, высокая, худощавая, которая почему-то сразу вызвала в моей памяти ассоциацию с выражением «породистая сука». Черт его знает, где я слышала это выражение, и уж тем более, не знаю, почему оно всплыло именно при виде этой женщины, но было в ней что-то такое, неуловимое, навевающее воспоминания о просмотренных телепередачах из жизни высшего света. Породистость. Аристократизм. Причем, дело было не в дорогой одежде, на самом деле, я понятия не имела, сколько стоят ее шмотки (то, что я сходу определила цену платья Арины – чистая случайность), а скорее в том, как эти шмотки сидели на ней. А сидели они так, словно ей только что их сшили в точности по ее мерке, и целый штат горничных в пене и в мыле носился за ней, постоянно разглаживая и отутюживая складки. Да даже не в этом было дело, думаю, даже неведомые мне, но так презираемые моей случайной знакомой «вещи с Черкизона» сидели бы на ней отменно, а в том, что главное впечатление создавало выражение ее лица: «Герцогиня Йоркская на прогулке в своем роскошном парке беседует с челядью, демонстрируя демократичность и близость к народным массам». Только так, и никак иначе.

Двое ее собеседников (женщина средних лет с массивной фигурой и молодая девушка, моя ровесница) стояли ко мне спиной, и мне не удалось рассмотреть их хорошо.

– К сожалению, я не могу согласовать такой тариф, – тем временем донеслись до меня слова «Герцогини Йоркской».

– Почему? Ведь «Росингос» дает даже меньше, – подала голос девушка.

– Мы же работаем не в «Росингосе», – презрительно пожала плечами «герцогиня», и если до этого момента я считала «Росингос» самой известной и успешной компанией в стране, то после того, каким тоном было произнесено это название, мое убеждение сильно пошатнулось. – Я не могу отвечать за решения, принимаемые в другой компании. Но я больше чем уверена, что речь идет о нетто-ставке.

– Но мы не можем отказаться от комиссионного вознаграждения, – вступила женщина с монументальным бюстом, – Агент, в конце концов, имеет на него право, это очень крупная сделка и, если мы снизим комиссию, он просто пойдет в другую компанию, и все.

– Агент? – ирония едва улавливалась, но, тем не менее, прозвучала весьма отчетливо, – И что это у нас за агент такой, можно полюбопытствовать?

На этом месте я поравнялась с группой собеседников. Единственным моим желанием, в тот момент, честное слово, клянусь своим ноутбуком – а это самое ценное, что у меня есть – было не привлекать их внимания. Но «еврейское счастье», тут уж ничего не попишешь. И хотя моя персона их мало заинтересовала, никто из них даже не обернулся в мою сторону, кто-то наверху, по всей видимости, посчитал, что мое появление в этой компании еще не создало необходимый резонанс, и я с ужасом увидела, что из ежедневника, который держала в руках «герцогиня», прямо мне под ноги плавно пикирует клочок бумаги. Медленно, но неотвратимо, как айсберг, надвигающийся на «Титаник».

Я действительно хотела сделать любезность. Мне действительно очень захотелось, чтобы хоть кто-то в этом странном и недружелюбном городе, пусть мимолетно, но поблагодарил меня. Я, правда, черт меня возьми, этого хотела! Короче, «благими намерениями вымощена дорога в ад», или «бог любит троицу» – любое из этих выражений вполне может послужить эпиграфом к сегодняшней записи в дневнике.

– Ой, вы уронили, – вежливо сообщила я, поднимая листок и подавая его «герцогине». При этом, честное слово, я едва подавила желание присесть в реверансе и дополнить мою фразу чем-то вроде «ваше высокоблагородие». И, прямо-таки ощутив себя крепостным лакеем Фролкой, я ожидала барской похвалы. Не знаю, как лакей Фролка, может, ему иногда чего и перепадало от барских щедрот, но мне сегодня было явно суждено огребать исключительно «говна пирога» (выражение моего младшего братца, не знаю, почему, но что-то навеяло).